Сказ про сестрицу Алёнку и братца Орея - Елена Асеева

– Зывут мене Кадук, – грозно продышал дух и качнулся вперед-назад, будто не до конца обретя свое отекшее, безобразное тело. – И туто-ва бытую я многий лета, абы…

– Абы, – закончил за него, Копша, и прижался к Алёнке, склонив голову на бок и чуть потряхивая круглым колпаком. – Перетрухнул ступать дале, да на сей мари застрел. И нонечька бытуешь в кисляде, да пужаешь кажодного встречного.

– Не кажодного, – задумчиво отозвался Кадук и своей покатой головой, восседающей прямо на теле, без всяких переходов, качнул туды-сюды, не понятно в какие стороны для наблюдающих за ним путников.

Он может и желал ответить чего большего, и для того даже широко отворил свой округлый рот (расширив его до заостренно-длинных ушей порой чуть трепещущих), однако зыркнув в небосвод, как-то зараз замер. А в серо-голубой дали поднебесья неожиданно блеснула златыми лучами, малая крапинка света, пожалуй, озарившая пространство округ себя. Впрочем, Кадук, судя по всему, лишь отвлекая внимание на всплеск света в небесном куполе, внезапно разбух, не столько увеличившись в росте, сколько в ширине, погасив в той дымчатой хляби, как кабаньи ноги, так и хвост. И не менее размашисто растянулся его безгубый рот, слегка приоткрывшись и явив острые, шилообразные зубы, утыканные в два ряда, да красный язык, плотно покрытый белыми бородавками. Этим безобразным языком он торопливо облизал, раздвоенный глубокой выемкой, подбородок и длинный, широкий нос, конец которого напоминал шапку мухомора.

– Понадоба когой-то пожамкать, – наконец озвучил собственные изменения дух и тотчас выплеснул изо рта длинный красный язык, каковой концом, будто змеюка, обвил обе ноги Копши. Еще сиг и язык также резко вернулся вспять, утянув за собой в открытый рот духа, Копшу, вырывая из объятий Алёнки, и скрывая его в той не малой дыре. Кадук громко икнул, и, сомкнув рот, наблюдаемо качнул брюхом, точно чегой-то туда кинув, да много тише молвил:

– Дык вотде будя лучии. А то оченно я голодарь, малешенько туто-ва людей и духов хаживает, зачастую души почивших.

А в небосводе нынче зримо затянутом серыми тучами, густыми и сыплющими вниз мельчайший и довольно-таки морозный ситничек, вновь что-то ослепительно блеснуло. Златые лучи пустили рассеянные полосы сияния во все стороны и даже вниз, тока на миг озарив все окрест, а потом опять же сразу погасли, точно тот свет был дюже дальним и долетал до межмирья отдельными пучками нитей.

– Сожрал, – чуть слышно дыхнула Алёнушка и в той горести вздев рученьки, схоронила испытанный ужас перекосившегося на бок рта в розовых ладошках.

– Ах, ты! старая кочерыжка! – в противность беспокойному крику сестрицы, грозно отозвался Орюшка. Мальчоня рывком вскочил с присядок на ноги, и, ринувшись к Кадуку, должно быть, в два прыжка доскочив до него, что есть мочи, огрел кулаком его по брюху. Пятерня отрока, врезавшись в мягкую, дымчатую суть духа, пронзила ее насквозь и почитай по локоть ушла в утробу. Брюхо Кадука резко дернулось вначале назад (словно втянувшись), а потом также скоро вперед, выпучившись, да будто выплюнула из себя руку мальца. И тот же миг из туманного, черного брюха духа явилась пясть Орея, коя крепко удерживала в перстах правый сапожек Копши.

Мальчонка, лишь из пуза духа выглянула нога Копши, торопливо схватился за нее и второй рукой, да резво ступив назад, потянул ее на себя. И днесь не мешкая стан братца ручонками обхватила Алёнка, а в нее вцепился Багрец да Бешава, и, ну-ка, тянуть духа сберегающего клады на себя, раз… другой и третий. Кадук яростно квакнул вроде распевшаяся по весне серо-желтая жерлянка, издав нечто схожее с «уканьем». И тотчас открыв свой огромный рот, выпустил оттуда густые, черные и горькие пары, плеснув их прямо в лицо Орея. Посему мальчик, приняв ту смрадную густоту на себя, яростно затряс головой и громко закашлял, да только ногу Копши не выпустил, всего-навсего сильней на себя ее дернул. Отчего дух сберегающий клады показался из брюха и второй ногой, почти до стана.

– Охти-ахти, ты, шелупина таковая! – грозно продышал Кадук, сызнова разинув свой большущий рот и пугая странников острыми, шилообразными зубами, утыканными в два ряда да красным языком покрытым белыми бородавками. Он теперь еще тягостно закачал длинным, широким, один-в-один, нависающим в виде шапки мухомора носом. И неожиданно изогнув свое сгустившееся тело почти, что навис над головой Орюшки, а из его нутра послышался приглушенный вопль Копши:

– Спасите! Уберегите! Губит мене душегубец, Кадук! – а мгновением погодя в черных клубящихся парах его пасти показался сначала округлый красный колпак духа сберегающего клады, а потом и сама его голова с порослью златых куделек на лбу. И Алёнка это мелькание Копши узрев, сразу выпустила стан братца, да шагнув вперед, впритык к Кадуку (потянув за собой пристроенных позадь нее обоих колтков), ухватила проглоченного духа за волосья и чуть торчащее правое лоптастое ухо.

– Орюшка! – вскликнула девчурочка, обращая на себя внимание братца. А последний хоть и тряс головой, да часто-часто моргал, абы пары, выпущенные из Кадука, жгли ему очи, одначе моментально сообразил, что надобно сестрице. Посему немедля выпустил из рук, дотоль удерживаемый сапог Копши, и, пособляя Алёнке, вздев руку, сунул ее в пасть Кадука, ухватив духа сберегающего клады за левое ухо. А ужоль опосля малец вместе с девонюшкой потянул Копшу вверх.

– А…! – заорал дух сберегающий клады, и тягостно затряс головой и всем телом, вылезая из внутренностей Кадука почти до стана, да стеная тому раскатисто крику укнул, а после каркнул.

И тотчас в небесах вельми ярко и много ближе, над путниками и чарусой, вспыхнули размашистые златые лучи, точно, желающие разогнать серость облаков, самую толику потревоженных ветром, и с тем сдержавших холодную морось. Еще не более мгновения и в серой ряби небосклона явилась, будто вынырнув из-под облаков, чудная златая птица. Весьма крупная с длинной точеной шеей, маленькой головой увенчанной хохолком да долгим широким хвостом в виде опахало (каковой в дуновении ветра блистал каждым перышком). Она вдруг блеснула своим дивным придивным желтовато-блестящим опереньем, взметнула опахалом хвоста и принялась медленно и плавно спускаться вниз, совершая небольшие круги.

Впрочем, того прилета путники бывшие на чарусе ни видали, абы были заняты вызволением из утробы одного духа, другого. Понеже кады птица наблюдаемо опустилась над болотной полянкой, сестрица и братец сообща дернули Копшу за уши вверх так, что внутри Кадука чегой-то гулко плюхнуло, выпустив первого из нутра почти до сапожек. Посему когда детвора подхватила духа сберегающего клады уже и под руки, их самих внезапно потянуло вверх. Еще самую малость и ноги отроковицы да отрока, а за ними и колтков (весь тот срок держащихся за Алёнкин стан, да по мере сил пособляющих), оторвались от мшистой землицы. И из чрева Кадука вослед ребятушек полностью вырвался Копша, напоследок полоснув пожирателя по красному языку златой подковой, смахивая с его поверхности белые бородавки вниз в черные глубины его утробы.

– А..! – пронеслось весьма раскатисто над болотами, да эхом отразилось со всех сторон и даже заухало в окнах водицы.

Это Копша только сейчас приметивший собственное вызволение, вытянул в сторону лежащего на кочке кувшина руки да громко возопил:

– Кринку! Кринку забирывайте! Без кринки я никоим побытом!

И тогда же недвижно лежащий на землице кувшинчик, яростно сотрясся, из его донышка выросли два округлых волдыря, вроде выдавленных наружу. Они, малость, подрожав, пошли малыми трещинками, а после, срыву лопнув, выпустили из себя, раскрывшиеся как бутоны на цветках, небольшие перепончатые утиные лапки. Красные лапки теперь и сами шелохнулись, как и качнулась кринка, намереваясь, опустится на собственное дно. Она, еще раз колыхнулась, и, так-таки, перевалилась на днище, поелику лапки ее коснулись оземи да, не мешкая, оперлись на них, на чуточку времени неподвижно затаившись. Одначе уже в следующий момент времени посудинка приподняла тулово, расширяющееся книзу с пережабиной под горлом, и побежала вначале вправо, а потом влево. На пережабине внезапно появилась тонкая трещинка, каковая раздавшись в стороны, шевельнулась по краям, и сразу послышался громкий крик:

– Мене! Мене, Кринку запамятовали! Без мене вам никоим побытом! Никуды!

А на черном, словно студень, вязком и, одновременно, дымчатом брюхе Кадука медленно сошлась в единую полосочку дырища, оставленная от вынутого из утробы сапога Копши. Дух теперь сомкнул и свой огромный рот, да слышимо плюхнул, выплескивая из боков длинные столбы вязкого дыма. Те пары как-то мгновенно загустели в виде рук оканчивающихся четырьмя перстами, кои сложились подобно челюстям, схожими с клешнями рака да обряженными маленькими коготками. Кадук торопливо вскинул руки вверх вслед поднимающихся колтков, детишек, Копши и чудной птицы, да резко щелкнул клешнями, пожалуй, на вершок, не дотянувшись до кожаных порабошней Бешавы. Благо в этот момент младший колток малешенько поджал ноги, а чудна птица взяла вбок, смещая собственную ношу в сторону бегающего по землице кувшинчика, всполошено закричавшего: